Иногда, просматривая старые съемки, натыкаешься на забракованный когда-то кадр, над которым еще можно поработать. Июль 2016. «Аврора» проходит Морским каналом под строящимся в тот момент мостом Западного Скоростного Диаметра.
Мне очень нравится эффект от этого стекла и, вероятно, я вам этими звездочками еще надоем.
Я вообще люблю памятники и считаю, что всякая историческая личность, имевшая отношение к городу, должна оставить в нем материальный след. Вопрос только в реализации.
Очень уместен был бы памятник во дворе дома на Гороховой — старец должен быть в домашней поддевке, добрый, милый, домашний и лукавый. Непременно сидя, чтобы дамы могли делать селфи у него на коленях. Со временем станет хорошей приметой натирать памятнику какое-нибудь выдающееся место — на женское счастье. Выдающееся место скульптор должен, разумеется, предусмотреть и спроектировать с учетом износа, чтобы не пришлось реставрировать раньше времени.
Неплохо бы смотрелся бронзовый Григорий Ефимович верхом на заборе Юсуповского дворца (в скульптурную группу можно добавить Пуришкевича, стаскивающего старца обратно в сад за ногу, но можно и не добавлять). Ценители литературных аллюзий предлагают тут изобразить Распутина подобно гоголевскому мертвецу — с эклером в зубах, но это, на мой вкус, уже некоторый перебор.
Любителям нуара понравится идея размещения памятника на Каменном острове, на камушке у воды — тятя-тятя, наши сети, распухнувшее тело, раки чорные — вот это всё, но очень важно не переборщить с реализмом — дети могут увидеть, жалко их.
Я, в общем, очень даже за. Вопрос, повторяю, в реализации.
Если вы гуляли по Загородному проспекту, то наверняка обращали внимание на бульвар, идущий по четной стороне Загородного, от Московского проспекта до Подольской улицы. У Подольской бульвар довольно неожиданно заканчивается, упираясь в дом 64 и дальше продолжается уже цепочкой скверов — до Введенского канала. Все остальные дома по этой части Загородного стоят по единой линии, подразумевавшей продолжение бульвара до самого Витебского вокзала, и только дом 64 совершенно нелогично выдается из этой линии.
Это — следствие одной градостроительной ошибки, которая, как написали бы сейчас, «непоправимо нарушила неповторимый архитектурный ансамбль Загородного проспекта и навсегда изуродовала облик нашего прекрасного города». А история ее такова.
Аббас Искусный, Аббас Аль-Магриби, Аббас Черный, арабск. بارعة عباس, (ок.1056 — ?), арабский ученый, математик и механик. Родился в Ливии, большую часть жизни провел в Багдаде, занимаясь наукой и механикой. Приобрел известность благодаря созданию движущихся механизмов. По свидетельствам современников [1], сделанные им «джинны», будучи приведены в действие особенным образом, могли ходить, говорить, разыгрывать несложные сценки и даже исполнять мелкую работу по дому ученого.
В арабских и тюркских источниках называется также Аббасом из Магриба или (предположительно — за цвет бороды) Аббасом Черным (тюркск. Кара-Аббас).
В 1105 году графом Тулузы Раймундом IV был приглашен ко двору Филиппа I, прибыл во Францию, где принял христианство и, произведя на короля глубочайшее впечатление своими работами (наибольший эффект, по словам летописи[2], произвела двигающаяся и говорящая кукла, весьма правдоподобно изображавшая кота), был пожалован титулом маркиза.
(вынесено из нашего с коллегой обсуждения)
Первый раз видел полное лунное затмение.
И с погодой почти повезло — луна открылась за полчаса до начала затмения и затянулась облаками за полчаса до максимума.
После поездки в Рускеалу меня спрашивают — где же традиционное фото «я на фоне карьера».
— Видишь ли, — отвечаю, — я стараюсь не выкладывать фотографии «я на фоне достопримечательности», «я подпираю Пизанскую башню», или «я держу на ладони Эйфелеву».
Не скажу, что подобных кадров у меня нет, но это как с мастурбацией — все это делают, далеко не все в этом признаются, а демонстрировать это публично приличному человеку не позволяет воспитание.
А вместо кучи фотографий мраморного карьера с пешеходной тропы вот вам внутренности печи для обжига мрамора — так в Рускеале делали известь.
Одним из самых ярких впечатлений от этой поездки оказалось восхождение на гору Паасонвуори, в пяти километрах от Сортавалы, в поисках вида на закат.
Как это обычно с нами и происходит, мы слегка ошиблись с ориентированием на местности, не нашли тропу, по которой туда ходят добрые люди, и решили влезть напрямик. Вторая половина восьмидесятиметровой скалы оказалась довольно сложной — но мы справились, хотя и не без труда.
На вершине встретили ребят, стоящих там с палатками, спросили у них, как добрые люди с этой горы спускаются.
— А как вы вообще сюда попали тогда?
— А вот по этому склону…
— По ЭТОМУ?! Хренассе. Мы пробовали по нему с веревками — но плюнули и решили не рисковать.
На радостях я спустился тем же путем, что и поднимался — ну а чо, не пальцем делан, чай.
Я уже рассказывал про церковь Николая Чудотворца в Салми.
Заехали туда и в этот раз. Все, в общем-то, без изменений — церковь разрушается, на куполе гнездятся галки, громко и агрессивно встречающие заходящих в развалины, на могильных камнях бывшего церковного кладбища прибавилось граффити, еще одна кованая решетка из церковной стены пропала… ну вот разве что в одном из приделов бывшей церкви появилась репродукция иконы Чудотворца — чуть ли не кнопками прикрепленная к стене бумажная картинка — успевшая уже выцвести.
Выходим из церкви через западный придел, я фотографирую, Ленка бродит вокруг потерянная — она здесь впервые. Из-за угла церкви выезжает на велосипеде мужик средних лет. Неторопливо направляется к нам — так, как умеют это делать жители небольших деревень и бродячие собаки — по плавной сходящейся дуге и неотрывно глядя в глаза. Трезвый. Ну, думаю, что-то будет.
— Добрый день.
— Добрый. Что, приехали посмотреть на то, как у нас хуёво?
— Нет, почему же.. Мы…
— А у нас тут хуёво. И место это проклятое. Богом проклятое. Еще в войну, когда церковь сгорела, все понятно стало, а теперь уж. У меня тут вот, у церкви, дед жил, дом стоял, сарай… молния — сгорело все. Теперь вот вышку сотовую поставили, телефоны, все дела. Но место проклятое. Вы ж поселок проезжали — вы видели, как мы живем?
— Н-ну… да, видели.
Живут, действительно, так себе. Очень так себе живут.
— А потому, что мы прокляты все. Не наше это место, и жить здесь не нам.
— А кому ж?
— А некому здесь больше жить, место такое. Мой дед, как отстроился, сказал — не наше это место, и за все, что здесь было, ответим. Церковь вот.. а зачем, к чему эта церковь? Приехал поп, дом себе купил, рождество там, пасху служит…
— Тут служит? В церкви?
— Зачем тут? На том берегу, у дома. Церковь там, построил себе чо-то. Говорил сначала — мол, восстановит, потом хуй к носу прикинул, а то, может, спецов вызывал — какое там, говорит, восстановить. Все равно скоро завалится. Тут-то какая церковь — стены одни. Вот я хожу, смотрю, чтоб не срали.
— Да, я вижу.
В церкви, действительно, как-то очень чисто — ни битых бутылок, ни окурков.
Меня регулярно спрашивают, как, чем и, главное, зачем я обрабатываю фотографии в HDR. Попробую рассказать.
Зачем нужен HDR? Немного теории
Как известно, человеческое зрение — штука значительно более сложная, чем любая современная фотокамера. Любой начинающий фотограф, снимая, например, закат на морском берегу, имел возможность в этом убедиться. Глаз видит картину в целом — и удивительные облака в небе, и фактуру камней на берегу, и блики на волнах, — но возможностей фотокамеры не хватает для того, чтобы запечатлеть все это на одном кадре. На фотографии получаются либо отличные облака с катастрофически темным берегом, либо отлично снятые прибрежные камни с пересвеченным небом.
Что снимаем, как снимаем и что потом с этим делаем?
Забавно. В середине восьмидесятых в журнале «Аврора» я совершенно случайно (меня тогда, понятно, интересовал в «Авроре» в первую очередь «Рок-дилетант» Житинского) наткнулся на коротенькую поэму незнакомого мне автора, ритм которой меня совершенно поразил, да так, что наизусть — не наизусть, но больше половины я помню и сейчас.
Фамилию автора я благополучно забыл — в «Авроре» публиковалось великое множество новых авторов, кто их всех упомнит, а вот ритм этой поэмы запомнился мне так, что чуть позже я и сам пытался, как сейчас понимаю, неосознанно ему подражать (слава богу, что ничего из тогда написанного не сохранилось, слава богу).
Иногда по каким-то ассоциациям эти отрывки всплывали в голове, я собирался отыскать в сети полный текст — а вдруг?.. но все как-то откладывал до сегодняшнего дня, а сегодня проснулся, вытащил из остатков сна вспомнившиеся мне несколько строк и донес их до компьютера…
Ну да. Евгений Рейн, «Алмазы навсегда». Его сейчас и в школе проходят, оказывается.
Покрасил яйца. Особенно удалось зелененькое, как вы считаете?
Знаете, что такое «ирландские наручники»?
Ты только что отошел от стойки бара с новой порцией, к тебе подбегает барышня, с которой ты пришел, просит взять еще стаканчик для нее и теряется в толпе. Ты берешь еще пинту и идешь искать свою спутницу. С двумя занятыми руками.
Мимо тебя пробегают потрясающие рыжеволосые красавицы в зеленом — с во-от такими сиськами, с во-от такими глазами и с во-от такими губами. Каждая из них тебе радуется, целует тебя в щечку и упархивает обратно в толпу. Всякий раз ты надеешься протянуть за ними шаловливую руку — а обе руки у тебя заняты.
Кто сказал «уронить стакан»?!
Нет более мизерабельного существа, чем умный полноприводный автомобиль с отключенным задним приводом (я, по голодранству своему, уже довольно давно не могу заменить блок управления дифференциалом) на глубоком снегу.
— Ой, а тут скользко. У меня правая передняя лапка скользит. Может быть, включим задний привод? Ой, а его нет, как же быть? Может быть, снизим усилие на левой передней? Ой, а так мы вообще никуда не едем, что же делать? Может быть, включим задний привод? Ой, а его нет, как же быть? Может быть, попробуем в зимнем режиме со второй? Ой, а так мы никуда не едем вдвое медленнее. Может быть, включим задний привод? Ой…
В результате шведский автомобиль премиум-класса совершенно позорно завяз в конвульсиях в двух метрах от конца маршрута (и в десяти метрах от наезженной дороги), ага. Конец простой — пришел тягач мимо проезжали два мужика и дернули. Для выхода из ступора шведскому автомобилю премиум-класса оказалось достаточно поверить в себя проехать двадцать сантиметров. И, что самое обидное, мужики-то проезжали мимо на Great Wall.
Кажется, у
Так вот, вчера мои соседи запускали по случаю Старого Нового года фейрверки с блесточками рядом с моей машиной, и сегодня я ездил по городу — прекрасный в точности как новогодний пидорас.
И, похоже, завтра тоже буду так ездить — времени помыть машину не было сегодня и не будет завтра.
Узнал сегодня, что в квартире на Фонтанке, у Лештукова моста, в которой прожила всю блокаду семья моей бабушки, на днях открылся сетевой алкомаркет.
О блокаде бабушка рассказывала довольно много, и все ее рассказы были так или иначе привязаны к этому месту — пулеметное гнездо, оборудованное в угловой комнате, и походы за «сладкой землей» (жженый сахар, впитавшийся в землю) на сгоревшие Бадаевские склады, и прорубь на Фонтанке, из которой брали воду для питья и мытья, и смерть ее родителей и сестры (похоронены на Волковом, в братской могиле), и хождение на работу — каждый день от БДТ до Марсова поля и обратно, и много чего еще.
Теперь в этой квартире магазин. И вот странно — и сеть эту я знаю и люблю, и радуюсь за родственников, удачно продавших квартиру, и, главное, понимаю, что в большинстве квартир на первых этажах в центре, в которых сейчас открываются магазины, кафе или салоны красоты, тогда, в блокаду, кто-то жил — и жил так же — а вот поди ж ты…
Зачем-то перечитал на ночь столяровский «Альбом идиота», курю и не могу уснуть.
Потрясающая, все-таки, вещь — одна из двух, вместе с «Вороном», самых любимых моих его книг. Но часто перечитывать не могу — тяжелейшая книга.
Только что пришло в голову, что финал «Альбома» чем-то очень близок к любимейшим, опять же, «Цветам для Элджернона» — но с точностью до наоборот. В «Цветах» распадается личность при неизменном мире, в «Альбоме» — так же стремительно и так же необратимо и жутко рушится мир вокруг личности.
Кто — как, а мы в этот субботний вечер еще работаем.
— Коллега, извините за поздний звонок. Удобно ли вам разговаривать?
— Да, вполне, коллега. А что случилось?
— Скажите, коллега, а как у вас в последнее время с половой жизнью?
— А вы, коллега, с какой целью интересуетесь?
— Я хочу попросить вас ее разнообразить. Не могли бы вы в понедельник выебать программистов? Или сделать так, чтобы программисты выебли друг друга или, на худой конец, заставить программистов выебать самих себя, потому что в противном случае я ме-едленно спущусь с горы и переебу все стадо, ибо не способен более терпеть то безобразие, которое они творят с ветвями такого-то проекта.
Геолог Ш. — человек серьезный и брутальный. Экспедиции, полевая разведка, тайга, тундра — вот это вот всё. Обсуждаем с ним тонкости взаимодействия с разнополым персоналом.
— Да вообще пиздец, — говорит. — Вот была у меня одна инженер. Ей и отдельную палатку предоставь, и отдельную помывочную обеспечь, и специальный режим для тяжелых работ придумай…
— Да вообще пиздец, — отвечаю. — Вот был у меня сотрудник на такой-то позиции, и когда к нему возникали претензии, я говорил, что, мол, хорошо, я сегодня же его за это выебу. И все, что характерно, сочувствовали, и, что характерно, нам обоим. А теперь у меня на этой позиции прекрасная девушка — и как мне быть?…