Я уже рассказывал про церковь Николая Чудотворца в Салми.
Заехали туда и в этот раз. Все, в общем-то, без изменений — церковь разрушается, на куполе гнездятся галки, громко и агрессивно встречающие заходящих в развалины, на могильных камнях бывшего церковного кладбища прибавилось граффити, еще одна кованая решетка из церковной стены пропала… ну вот разве что в одном из приделов бывшей церкви появилась репродукция иконы Чудотворца — чуть ли не кнопками прикрепленная к стене бумажная картинка — успевшая уже выцвести.
Выходим из церкви через западный придел, я фотографирую, Ленка бродит вокруг потерянная — она здесь впервые. Из-за угла церкви выезжает на велосипеде мужик средних лет. Неторопливо направляется к нам — так, как умеют это делать жители небольших деревень и бродячие собаки — по плавной сходящейся дуге и неотрывно глядя в глаза. Трезвый. Ну, думаю, что-то будет.
— Добрый день.
— Добрый. Что, приехали посмотреть на то, как у нас хуёво?
— Нет, почему же.. Мы…
— А у нас тут хуёво. И место это проклятое. Богом проклятое. Еще в войну, когда церковь сгорела, все понятно стало, а теперь уж. У меня тут вот, у церкви, дед жил, дом стоял, сарай… молния — сгорело все. Теперь вот вышку сотовую поставили, телефоны, все дела. Но место проклятое. Вы ж поселок проезжали — вы видели, как мы живем?
— Н-ну… да, видели.
Живут, действительно, так себе. Очень так себе живут.
— А потому, что мы прокляты все. Не наше это место, и жить здесь не нам.
— А кому ж?
— А некому здесь больше жить, место такое. Мой дед, как отстроился, сказал — не наше это место, и за все, что здесь было, ответим. Церковь вот.. а зачем, к чему эта церковь? Приехал поп, дом себе купил, рождество там, пасху служит…
— Тут служит? В церкви?
— Зачем тут? На том берегу, у дома. Церковь там, построил себе чо-то. Говорил сначала — мол, восстановит, потом хуй к носу прикинул, а то, может, спецов вызывал — какое там, говорит, восстановить. Все равно скоро завалится. Тут-то какая церковь — стены одни. Вот я хожу, смотрю, чтоб не срали.
— Да, я вижу.
В церкви, действительно, как-то очень чисто — ни битых бутылок, ни окурков.
— Да что ты видишь… В прошлом году не усмотрел — так решетку спиздили с окна. Решетку, блядь, спиздили! Вокруг говна железного дОхуя, а они, видишь… Во, а икону внутри видел?
— Да, мы заметили. Хорошо, что…
— А вот ты скажи. Ты крещеный?
— Я — нет, и неверующий, а вот жена православная.
— Я тоже неверующий. И икону ту не я притащил. Это один тут… офицер бывший. Он сначала принес, прибил, потом подумал и обратно домой унес. Я ему говорю — хуй там, принеси обратно. Он принес, повесил. Офицер бывший, чо. Он понимает. Тут же место такое, что…
— Да, я понимаю. Нехорошо церкви без иконы быть.
— Хуй там нехорошо. Ты ж тут вокруг видел — ДОТы, ДЗОТы. Тут такое было, что…
— Знаю. Я знаю, правда. Мы, на самом деле, все эти места и всю эту историю хорошо знаем.
— Москвичи, что ли?
— Питер.
— Один хуй. Ну, я ж говорю — место у нас проклятое. Ты вот чем по жизни занят? Я — электрик, а ты?
— А я по компьютерам.
— Не, компьютеры — это не мое, не знаю. Но ты посмотри — можно так жить? Ты скажи, это правильно — так жить?
— Знаешь… думаю, нет. Но вот, знаешь, спасибо тебе.
— ?
— Тебе не похуй. И офицеру твоему не похуй. И ему спасибо передай.
— Да какое там спасибо. Тут, видишь, место проклятое.
И мы уехали.
И, знаете, я до сих пор думаю об этом мужике — очень у него глаза светлые. И очень он свою родину любит.