Глубокой ночью встал Максим, чтобы напиться воды из-под крана, и, напившись, сел на стол, переводя дух. И, уже крякнув, перед тем как встать, заметил на столе коробку с надписью: «Максиму от Петра».
Когда же он раскрыл коробку, там оказались коричневые ботинки фабрики «Скороход».
Бледно усмехнулся Максим и задумался, не пойти ли ему спать или еще воды попить. И сказал: «Что же ты, Петр, единственный, кто помнит о моем дне рождения, ждешь от меня? Благодарности? Самую искреннюю из моих благодарностей ты знаешь: иди ты в жопу со своими ботинками.
Но не получишь такой благодарности, не бойся. Ибо и в этом мире надлежит каждому воздавать по помыслам его; и вот тебе моя награда.
Поистине, лучше бы тебе было думать, что я говорю это на автопилоте!»

«Да, ты угадал — я и нежен, и ностальгичен, — это ли хотел разбудить снова? Замечал ли ты, что перед Новым
годом не могу ходить по улицам и посылаю в магазин Федора, — нет мочи видеть мое задушенное детство в тысячах мерцающих елочек.
Знаешь, что такое твой подарок? Цветок на пути бегуна — и о цветок можно поскользнуться; а что толку от него? Что толку выпившему цикуты Сократу от таблетки аспирина?»
Так говорил Максим.

«Воистину в яд превратил я кровь свою — и даю вам: вот, пейте; а ты хочешь дать мне таблетку аспирина?
Я тот, кто приуготовляет путь Жнецу. Умирать учу тебя и удобрить почву для пришедших после Жнеца — а не умереть, как слякоть всякая, под серпом.
Отравленное вино лакали твои отец и мать под грохот маршей — и первый твой крик, когда ты вышел из чрева матери, — был криком похмельного человека.
Вот ты ропщешь на Господа — зачем Он не отодвинет крышку гроба, в котором ты живешь? Но не горше ли тебе станет — ведь ты и тогда не сможешь подняться, похмельный.
Ты добр и задумчив — ибо немощен и пьян. О, хоть добродетелью не называешь этого! Знаешь, что делают с деревом, не приносящим плодов? До семижды семидесяти раз окопает его Добрый Садовник.
Но что, скажи, делать с сухим деревом? Обойдет ли Жнец вас? Движение жизни для вас — верчение одного и того же круга: блевотина раскаяния от вина блудодеяния. И что вино блудодеяния! — любой яд уже пища для вас; боюсь, что опоздал я со своим чистым ядом за вашей эволюцией. И вы еще лучшие из этой слякоти!
Закат окрасил лучшее в тебе — но тяжесть заката не оправдание — ни Вальсингам, ни Веничка с проколотым горлом — не канючат отсрочки у Жнеца!»
Так говорил Максим; и, сказав, разбудил Федора, и тот вышел в кальсонах на кухню, молча сев напротив.

И Максим разлил портвейн.