Читаю нового Шинкарева, «Конец «Митьков».

Шинкарев поливает Шагина таким говнищем, что боюсь даже представить масштаб скандала, который разразится, когда выйдет книга.

Общая теория CRN является азами обучения поп-культурника, человека, чьим промыслом является массовая культура, а уж Дмитрий Шагин все это отлично знал, когда был еще подпольным художником. Он не сильно грустит, если формально не хвалят. Объяснил художественный критик, что рисование елок на Рождественской ярмарке не относится к сфере искусства – ладно. Посмеялся музыкальный критик над пением «не отягощенного слухом и голосом Дмитрия Шагина» — неплохо. Не отлично, конечно, лучше бы хвалили взахлеб, но куда лучше, чем ничего.
В четвертой и пятой части книга «Митьки» сделала угрожающий крен в сторону от Мити, он упоминается там по паре раз. Я бы этого и не заметил, да Митя сильно закруничился. Он упрекал с тоскливым недоумением: «Опять про Фила? Про Флореныча? Горяева зачем-то приплел… Ты понимаешь, что это никому не интересно? Про меня пиши!». (Наконец, исполню его наказ: «Конец митьков» уже не про митьков, а почти исключительно про Митю.) В его интонации угадывалось настоящее отчаянье и намек на мою недобросовестность, словно я нанят его раскручивать, а сам отвлекаюсь и глазею по сторонам.

***

Большая Советская Энциклопедия так объясняет термин, которым я описываю хозяйственную деятельность Дмитрия Шагина:
«СОБИРАТЕЛЬСТВО – одна из форм хозяйственной деятельности человека, состоящая в собирании для пищи дикорастущих съедобных кореньев, плодов, ягод, меда, а также моллюсков, насекомых и пр. Как основа хозяйства сохранилось у некоторых индейских племен Южной Америки и небольшой части аборигенов Австралии. При первобытнообщинном строе собирательство вместе с охотой и рыболовством составляло единый комплекс присваивающего хозяйства (присвоения преимущественно готовых продуктов природы), которое исторически предшествовало производящему хозяйству (умножению этих продуктов с помощью человеческой деятельности)».
Я не хочу сказать, что Дмитрий Шагин ходит по лесу и собирает съедобные коренья и насекомых, нет. «Не в лесу живем, не в Америке». Собирательство в развитом обществе заключается в присвоении не готовых продуктов природы, а в присвоении готовых продуктов деятельности других людей – вот это экономически эффективно, не чета охоте или рыболовству дурацкому. Собирательство не включает в себя уголовно наказуемые формы присвоения чужой собственности – грабеж, воровство – на это Митя не пойдет никогда, уверен. Процедура собирательства проходит в мягкой форме: выклянчиванье, приватизация, утаиванье, обмен, халява.
Флоренский, наблюдая за Митей, попытался сформулировать основной принцип собирательства: всякую понравившуюся вещь хвали, пока не подарят. Эх, Шура, если бы так просто! Ничего тебе не подарят, если нет у тебя собирательского призвания.
Разумеется, использует Митя и элементы других видов хозяйственной деятельности: пишет и продает картины, работал в котельной – но в процентном отношении к валовому продукту на сегодняшний день это, скорее, подсобное хозяйство – так рабочий и даже компьютерный программист в свободное время вполне может пойти по грибы, то есть заняться самым примитивным присваивающим хозяйством. (Кажется, что я вновь вернулся к стилю основной части «Митьков»: к гротеску, преувеличению. Ну, мыслимое ли дело, чтобы в основном валовом продукте – у известного художника, заметим, не бомжа — собирательство преобладало? Нет, я не шучу, я сухо излагаю факты).* (*Понятно, что если я начну сухо излагать факты собирательства за 30 лет знакомства с Митей – мне и жизни не хватит. Поэтому введу искусственное ограничение, расскажу об эпизодах собирательства, связанных с Америкой — по ассоциации с цитатой «Не в лесу живем, не в Америке» («Три тополя на Плющихе»).)
Жить собирательством, наверное, весело, но нелегко, особенно если и знакомых вокруг нет: с кого собирать в чистом поле? В середине 90-х я с Митей прожил месяца четыре в Нью-Йорке. Поначалу у нас и знакомых там почти не было, так что объектом собирательства предстояло стать мне.
На второй же день Митя понял, что глупо отдавать целый доллар за проезд в метро. Заходим с ним в метро. Мите хмуро, требовательно роняет мне:
— Дай жетон, ты вчера покупал.
— Купи сам.
— Не могу.
— Уверяю тебя: это совсем не трудно. Сунь в окошечко доллар, молча, она тебе и…
— У меня бумажка только в сто долларов, не хочу менять.
— Почему?
— Прохожие заметят, мало ли что…
Ладно, сумел объяснить, даю ему жетон. Обратно едем – еще один. Назавтра – то же самое. Кричу на него, злюсь, теряю лицо, но даю. Митя спокоен: брань на воротах не виснет, а доллар – в кармане. На третий день Митя куда-то один поехал, взяв жетон на дорогу – возвращается с пакетами, ну, думаю, купил чего-то, разменял сто долларов. На следующий день:
— Дай жетон, не хочу менять сто долларов.
Митя для обеспечения своей хозяйственной деятельности овладел техникой гипноза, как цыгане. Замурыжит, а то и обласкает, смотришь: а денежки-то и тю-тю!

***

Глубокая ночь. Володя Сушко спит в постели с женой, с трудом помирившись с ней после изматывающего скандала. В дверь кто-то скребется – Сушко не отвечает. (Митя изобрел великолепный способ тихонько по двери ногтями скрести, как котик лапкой, очень якобы деликатно.) За дверью кто-то тяжко вздыхает, шумно чешется, но Сушко показывает характер и не реагирует. Митя вползает в комнату, медленно ходит по ней в темноте, пока не натыкается на кровать. Садится на угол, пытаясь понять: где Сушко, а где его жена. Сушко характера не выдерживает:
— Митя, что с тобой?
Митя жарко шепчет, наклоняясь к двум телам:
— Картинушек-то купи!
— Иди спать! И душ прими, что-ли…
Митя, распознав, где лежит Сушко, наваливается ему на ноги:
— Сейчас иду… Какие картинушки покупать будешь?
— Завтра поговорим.
— Конечно, завтра, что я – зверь, что ли, ночь на дворе… Ты только скажи, какие покупать будешь, чтобы я приготовил… Ценные картинушки у меня…
При работе с малознакомым объектом собирательства возникает такая психологическая интрига: предполагается, что Митя сумел сохранить детскость и непосредственность, а как такого милого обидишь?

***

На следующий день Митя и Володя Сушко выходят из дома с сильным опозданием – не получается на скорую руку торговать ценными картинами. В витрине магазина одежды Дмитрий Шагин замечает роскошную кожаную куртку, косуху совершенно немитьковскую.
— Стой! – застывает Митя, пораженный ее наглым великолепием, — зайдем, глянем.
— Некогда, Митя, завтра зайдем.
— Минута ничего не решает.
Митя заходит в магазин, сопя, щупает косуху:
— Ну, косуха, прямо на меня… Но и стоит реально, под тысячу… Значит, шмудак реальный. Так это и недорого за такой шмудачище? Бесплатная раздача…
— Ну, посмотрел и пошли.
— Ох, шмудачище матерый…
— Митя, посмотри на часы! Неудобно, ждут!
— Нет, ты глянь! Бесплатно выбросили косуху в продажу! Ах ты и косуха… Вот какие косухи бывают…
— Пошли…
— Косушечка ты моя…
— Митя, опаздываем!
— Сейчас… Дай ты хоть глянуть на косушечку мою, хоть рядом постоять с моей косушкой…
— Ну, купи, коли так нравится.
— На что?
— Как «на что»? Ты только что получил (…) долларов за картины!* (* Не знаю сколько именно: коммерческая тайна, а врать не буду.)
— Во-во! Приеду, значит, домой, детки плачут: папа, папа, дай хлеба! А я им: нету хлеба никакого и не будет, ваш папа косуху купил!
Сушко, который слышит про деток с их хлебом впервые, потрясен трагизмом ситуации. Митя чувствует, что дожимать надо резко и именно сейчас, в цейтноте. Он обнимает косуху, вытирает ею лицо, так что продавец магазина одежды вскакивает со своего места и напряженно ходит вокруг. Дмитрий Шагин задушевно обращается к продавцу:
— Эх, будь у меня такая косуха!.. Братки ведь как должны? Братки друг другу помогать должны. Вот если бы мне браток подарил такую косушку, то уж я тогда ему, не сомневайся…
Продавец, не владея русским языком, с вопросительной тревогой смотрит на Сушко, который уже понимает, что единственный способ уйти из магазина — это уйти с косухой.
— Митя, я очень тебя прошу: пойдем, мы сильно опаздываем. Завтра зайдем, там видно будет.
— Подожди… Куда мне идти без нее, без косушки родной… Идти, плакать… А если кто мне купит косушку родную… Сторицей тогда, по гроб жизни… А детки-то как рады будут…
Вскоре сияющий Митя выходит из магазина в этой совершенно бандитской косухе, оставив для детской непосредственности ценник болтаться на спине.

***

На такой случай про Митю есть хорошая поговорка для внутримитьковского употребления, не он ли сам ее придумал? «Что заюшке в лапки попало – то, считай, п….ц». (…)
Митя, откуда это все?
— Понятно откуда: достал.
— Как достал?
— Поднатужился и достал, уметь надо.
— Митя, я ничего у тебе не попрошу, не бойся. Одну книгу только дай на три дня: вот эту, «На весах Иова». Читать буду в белых перчатках, дышать не буду.
— Не могу.
— Митя, товарищ дорогой, дай, а? Она же тут не самая ценная…
— Дал бы, да не могу.
— Почему?
— Невыносная книга…
Я начал «Конец митьков», походя бросив, что, мол, Митя не самый большой мастер сказать ярко и образно. Нет, может когда надо, и еще будут примеры. Я не сочинил, это подлинное его выражение: невыносная книга. Красивое и исчерпывающее объяснение. Рад бы дать, отчего не дать братку, да вот к сожалению природа книги такова, что она невыносная, так что о чем тут толковать?
Годы спустя я узнал происхождение этих книг. Это Коля Решетняк, наш товарищ из Нью-Йорка прислал Мите несколько ящиков книг с письмом: «Раздай всем браткам, если чего не хватает – пришлю еще».

***